Карэн Бадалов: Режиссер показывал видео с пытками наших военнопленных. Это невозможно играть

Фильм «Свидетель» стал одной из первых попыток наших киношников осмыслить происходящее сейчас на Украине, показать, как все было на самом деле, без примеси западной пропаганды. По сюжету главный герой, которого играет застуженный артист России Карэн Бадалов, попадет в Киев прямо перед событиями февраля 2022 года. Он своими глазами видит зверства украинских карателей и, чудом вернувшись домой, хочет донести правду до соотечественников.

«Нацисты не стесняются того, что сделали»

— Карэн, фильм был создан в очень короткие для кино сроки. Когда вы получили сценарий, он вас убедил?

— Да, безусловно, он меня убедил. Мне сценарий показался достаточно интересным и в плане актерской работы. Конечно, всегда возникают вопросы, связанные с текстом, но они всегда решаемые. Сценарист Сергей Волков неоднократно бывал на Донбассе, еще, по-моему, до начала СВО. И те эпизоды, которые зафиксированы в сценарии и в фильме — реальные, то есть это было, это правда. Более того, украинские нацисты (я их по-другому не могу назвать) не стесняются того, что совершают. Они выкладывают эти кадры на YouTube – пожалуйста, вперед, смотрите. И YouTube оставляет это видео, а вот трейлер нашего фильма забанили. Ну, бог им судья.

— Сложно было играть европейца, бельгийца?

— Очень сложная актерская задача. Мы не до такой степени благополучные люди, как они. У них это прямо в крови, на генетическом уровне. А у нас на генетическом уровне как раз ощущение того, что завтра может быть все, что угодно. Мне было проще, мой герой хороший музыкант, он по своей сути не благополучный человек. Он может быть благополучным в бытовом плане, но все, что касается творчества, это всегда затраты, это мысли, это всегда некомфорт.

«Свидетель» — первый фильм в моей карьере, в котором я сказал всего одно слово по-русски – «нет». Все остальное – английский и французский. С французским я еще более-менее дружил с юности, а с английским было сложнее.

Достоевский по-украински

— Лично у вас как отношения с Украиной складывались?

— Понимаете, у меня нет личных отношений с Украиной, у меня есть личные отношения с определенными людьми, которые там живут. Мой друг (не буду называть его, чтобы ему случайно не прилетело что-нибудь) учился с нами у Петра Наумовича Фоменко. Он закончил в Днепропетровске театральное училище и поступил на режиссуру. Мы приехали на «Херсонесские игры» в Севастополь играть спектакль «Двенадцатая ночь» Шекспира. И смотрю, он читает «Братьев Карамазовых» на украинском. Я ему говорю: «Андрюша, а зачем ты читаешь, ты же знаешь русский, ставить будешь, может быть?» Он говорит: «Нет, это мой родной язык, и я должен читать на родном языке». На что я ему сказал: «Знаешь, если бы я до такой степени хорошо знал французский, я бы, наверное, Мольера читал на французском». А так как мы выпили, я думал, он меня из поезда выкинет.

— Такая агрессия пошла?

— Да. Но это была агрессия на бытовом уровне. Конечно, мы потом посмеялись над этим, все было нормально, и дальше никаких вопросов не возникало.

— Показательная история. Как вы думаете откуда это у украинцев?

— Я думаю, что это зависть. Зависть, она такая страшная штука. Вы же знаете, одно из названий, которое Пушкин хотел дать «Моцарту и Сальери» — «Зависть». Зависть, она ведь на разных уровнях бывает. Наверное, было всегда отношение к Москве как к метрополии, которая их угнетает и т.д. Но это же глупость.

«Перекличка с детством»

— В стилистике фильма многие усмотрели отсыл к «Пианисту» Романа Полански. Вы каким-то образом пропитывались этой историей?

— Знаете, нет, не пропитывался. Когда рассказали, я стал на это обращать внимание. Я очень давно смотрел этот фильм, практически сразу, как он вышел, и он на меня произвел сильное впечатление. А когда у меня на голове, простите, были остатки волосяного покрова (назовем это так), то меня сравнивали с Броуди, говорили, что мы очень похожи внешне.

Думаю, да, перекличка есть, оба героя — музыканты, и оба, наверное, той национальности, которая была подвержена геноциду. А то, что сейчас в принципе происходит на Украине, я бы назвал это мягко – культурный геноцид. Уничтожается все, что связано с русским языком. Пушкин им не угодил. Пушкин-то тут при чем? Но проблема в том, что они себя обкрадывают.

— Очевидно, что в фильме проходит линия, сравнивающая текущие события на Украине с холокостом, и там очень много символизма, начиная от того, что «швидче, швидче», звучит как «schneller, schneller», когда охранники сажают людей в вагон, когда рисуют номер на руке.

В фильме есть два плюшевых медведя — один у сына героя и один медведь у мальчика из Авдеевки. И это уже больше, чем просто обычный киноштамп. Может быть, это какой-то намек на русского медведя, которого зовет на помощь маленький беззащитный медведь? Не было такого замысла?

— Знаете, может быть, и был, но мне о нем не сказали. Но я думаю, что нет. Это медвежонок Тедди bear. А вы знаете, кто его придумал? Девочка (ну, потом уже женщина), которая была инвалидом. Это, по-моему, происходило в Австрии или в Германии. Она решила зарабатывать деньги шитьем и из остатков ткани, стала делать детские игрушки, которые просто раздавала. И случайно появился этот медвежонок, который стал пользоваться фантастическим спросом. На радио «Вера» я читаю цикл передач «Жизнь как служение» про разных людей, которые оставили очень серьезный след в этой жизни.

Думаю, что медвежонок — это перекличка героя с его ребенком и с его детством. Мой герой говорит: «Он меня защищал, когда я был маленький, он и тебя будет защищать, и всех будет защищать». И когда вы видите в глазах ребенка ужас, который вокруг происходит, вы его хотите защитить, прикрыть, спасти.

— События, которые показаны в фильме, это же намек на Авдеевку, на Бучу?

— Думаю, что это скорее история про Краматорск, когда «Точка У» прилетела в вокзал, и там погибло больше 100 человек. Не знаю, было ли это целенаправленно или случайно, но, как мне кажется, случайности сейчас очень редки. Мы специально ушли от конкретного названия, у нас действие происходит в Семидверье. Это все-таки художественное кино, должен быть допуск художественный.

«А как же совесть?»

— Карэн, что было самым сложным для вас и для группы на этих съемках?

— К сожалению, подготовительный период был достаточно коротким, потому что такое кино должно готовиться долго. Снимали где-то 2 месяца с небольшим. По-моему, было 25 или 26 смен всего. Это не так много для полнометражного фильма. Сложно было из-за холода, актеры не любят сниматься зимой. Сложности были с освоением скрипки, с освоением языка. Может быть, одни из самых больших сложностей в кино – непоследовательность съемки, когда на третий день мы можем снимать финал фильма. А еще ничто не сыграно, и внутри еще не так много нажито, скажем так. И это сложность вообще кинематографа. Это большая сложность для актера. Помню, как режиссер Давид Дадунашвили показывал мне сцены документальные.

— Видео из Украины?

— Да. Например, кадры пыток, издевательств над нашими пленными. Как прямо на глазах они выводят людей из машины, стреляют в ноги этим людям, а потом их начинают бить. На голове пленных белые полиэтиленовые пакеты, они в них не видят, что происходит. А через этот пакет их бьют прикладами по голове, измываются. Там парень лежал молодой, от силы, может быть, лет 20. И там текст такой: «Да всё, откинулся, отошел». А я смотрю, у него бедро перевязано – по нему также стреляли в ноги. А лицо показали, оно все… Ну, там нет почти лица, это просто такая большая опухоль. И вот это они снимали на телефон, а потом выкладывали. Это какая-то дьявольщина, бесовщина. Давид мне показывал эти кадры, чтобы в какие-то моменты можно было что-то сыграть. Но играть это невозможно. Потому что я все-таки играю художественный вымысел, сценарий. А когда видишь такие кадры, я даже не знаю, что с этим делать, я не понимаю.

— Вашим партнером был Александр Дьяченко, он играл, можно так сказать, антагониста, человека, который видится одним из руководителей «Азова». Он играл негодяя, откровенного фашиста. Сам он украинец, как он это все воспринимал? Как происходило общение на площадке между вами?

— Ну, было по-разному. Мы встречались и до начала съемок. Это было связано и с английским языком, и вообще обговаривали какие-то сценарные вещи, которые ему казались не очень точными в его персонаже. Давид пытался его в чем-то убедить. И вот в этих столкновениях, в этих разговорах обычно рождается не то что истина, но попытка найти эту истину.

Да, он мое как бы alter ego, антагонист. Но в какой-то момент мы нашли фразу – а как же совесть? Вы знаете, что ни в английском, ни во французском языке нет слова «совесть». Есть слово «интеллигентность», еще что-то, но слова «совесть» нет, поэтому его так сложно перевести. Его перевели – conscience. Между нами в сцене стоит портрет Гитлера. Он реально привезен из Мариуполя, взят у «азовцев». Книга Mein Kampf, которая лежит рядом, это их книга, оттуда. И этот разговор, когда он меня бросает к этому портрету Гитлера. Я говорю: «А как же совесть?» «Совесть придумали евреи». Это, говорят, цитата оттуда, из этой книги.

— Его герой спорит с вашим?

— Персонаж Димы Блохина спрашивает героя Дьяченко: «А зачем он тебе нужен, этот доходяга? Шлепни его или выгони. На фиг он нам сдался?» Он говорит: «Подожди. Он мне очень нужен». Он хотел, чтобы этот человек был там, на вокзале, и когда произойдет взрыв, это будет мировой резонанс. Одно дело – погибли простые граждане, а другое дело, когда погиб всемирно известный скрипач. И он терпит мои выходки, еще что-то, именно по этой причине.

«Не понимаю, что происходит»

— Ваш фильм еще во время съемок вызвал огромный ажиотаж, когда где-то под Тверью люди увидели колонну военной техники с украинскими флагами. Шокировали вы людей!

— Администрация выложила в интернете, что будут съемки, предупредила: не пугайтесь. Но у нас же редко на такие предупреждения обращают внимание. И у людей было, скажем мягко, легкое недоумение. Человек выкладывает видео, говорит: «Я не понимаю, что происходит. Идет колонна БТРов с украинскими флагами, на них сидят люди с шевронами украинскими. И сопровождают колонну две машины ДПС. Что это?» Понятно, это не то, что заехала колонна, и она идет по Твери. Но все равно непонимание было.

— Фильм снят все-таки для нашего зрителя или для тех, кто живет за границей? Может он кого-то заставит задуматься?

— Я на это надеюсь очень сильно. Когда мне задавали вопросы: «Скажите, по-вашему, может ли кино изменить политическую ситуацию?» – я говорил: «Ни в коем случае». Всё ведь воздействует на конкретного человека или на группу людей. Ты не можешь изменить мир, поливая свой садик. Я не верю в то, что это возможно. Но даже трейлер удалили на YouTube,: а значит, фильм уж точно никто не выложит. Более того, о нем там и не узнают, скорее всего. Ну, просто эту информацию не пропустят.

И я не ориентировался на западного зрителя, мне важно, чтобы здесь это было.

— Чтобы понять то, что происходит сейчас — нужно время. Лучшие фильмы про Великую Отечественную сняли в 1960-е, когда прошло время. Когда мы сможем до конца оценить сегодняшние события?

— Не могу вам сказать. Но я думаю, что надо писать, надо пытаться снимать, надо пытаться осмысливать. Вы говорите, 60-е. Вот возьмем «Они сражались за Родину», один из моих любимых фильмов. Почти все актеры, которые там снимались, сами сражались за Родину. И есть вещи, которые им не надо было играть, они это знали. И они делали это так просто. Там есть эпизод Тихонова с Шукшиным, когда он, контуженный, сбежал из госпиталя. Казалось бы, эпизод. Но может быть, одна из лучших ролей Вячеслава Тихонова, великого актера. У меня было ощущение, что сам Шукшин там чуть ли не на грани того, чтобы заплакать. Потому что он так это сделал… Вроде ничего особенного. Человека контузило, он сбежал из госпиталя, сидит, пишет. А ты не можешь оторваться от экрана. Что происходило, когда я был юным человеком, видел этот фильм? Гораздо меньше, чем сейчас.

У каждого возраста свое восприятие. Поэтому и фильмы будут, и дальше будем воспринимать, и надо это снимать, надо делать. Но я более чем убежден, надо, чтобы делали, писали сценарии, может быть, даже играли те люди, которые сейчас там. Они не будут бравировать. Надо, чтобы люди, которые там, не стеснялись доносить до нас, которые здесь. Чтобы мы, наконец, поняли… Посмотрите, как мы живем в Москве. У нас ведь мало что изменилось. Я беру материальную сторону жизни. Ну, цены выросли, еще что-то. Ну, прилетел беспилотник, в Москва-Сити врезался. А на самом деле нас всех это уже касается, просто мы еще до конца не понимаем как, или хотим избежать этого, хотим спрятаться. Но уже касается, это входит в наши гены, хотим мы того или нет. Поэтому не надо стесняться, надо писать, надо доносить. И надо людям, которые там, помогать.

«Мои грехи – мои молитвы»

— Карэн, до недавнего времени считалось, что в актерской среде, вообще в среде людей культуры в целом было неприятие СВО, кто-то даже уехал, а те, кто не уехал, всячески выражали свое какое-то пренебрежение или возмущение. Когда вы приняли участие в этом фильме, вы чувствовали, что идете немножко против течения, против своей среды?

— Не сказал бы, что вся культурная среда не приняла СВО. Я вам скажу, очень много людей – наоборот. Вот Полина Агуреева у нас в театре ездила туда с концертами. И приехала совсем другой. Она говорит: «Все должны там побывать, и тогда вы поймете, что это. Мы сидим в зале. Привезли одну программу. Поняли, что нужно совсем другую, ни в коем случае не тяжелую, а, наоборот, полегче. В основном сидят женщины, дети, молодежь. Я спросила: у кого отцы, братья там воюют? Лес рук, весь зал».

Да, есть люди, которые молчат, не хотят в это влезать, есть люди, которые против, но, мне кажется, важно, чтобы люди думали и пытались понять. Я не осуждаю тех, кто уехал, это их дело. Знаете, однажды пересекался с одним человеком, он сказал: «Мои грехи – мои молитвы». Вот их грехи – это их молитвы. Если они захотят молиться. Нет – значит, нет. Это их выбор. Я не принимаю людей, которые хамят, обливают грязью. Вы же понимаете, что пока человек жив, пока он думает и пытается понять, он же может не то что поменять свою точку зрения, но что-то увидеть, задуматься, и кто знает, к чему он придет. Поэтому я бы не торопился навешивать ярлыки на таких людей. С людьми, которые хамят, я стараюсь не общаться.